25 июля 1929 года в населенном пункте Сростки, Бийского района, в Сибири, родился Василий Шукшин. Известен ролью в фильме «Калина красная».
Известие о начале войны он встретил двенадцатилетним мальчишкой, уже к тому времени сиротой, пишет ИА Regnum. Это было поколение, воспитанное матерями-одиночками, не разведёнками, ненавидевшими всё мужское, а вдовами. Вдовья суровая правда не хуже отцовой ладони делала из мальчиков мужчин. Родившиеся перед войной помнили настоящий голод и видели настоящую разруху и потому позже не нуждались в страшилках из лимба подсознания. Страхи наших современников, как и страхи их отцов — блажь сытых, которые просят напугать их для улучшения пищеварения. Когда не догадывались продавать страх, в цене были надежда, вера и любовь, в огромных смыслах каждого из этих понятий. И русский реализм, как, впрочем, и русский же романтизм отзывался на простые запросы поголовно читающего населения страны. Трагизм шукшинской прозы не пугающий, он прощающий, приглашающий к сопереживанию. Шукшин не наделяет в своих произведениях зло душой и страстью. Зло в его прозе не абсолютно, оно досадно своей случайностью, непредсказуемостью, а если чем и страшно, то лишь безучастностью.
Хотите понять русского? Прочтите «Мой зять украл машину дров» или «Калину красную».
Может быть, секрет русского самосознания, народной силы сокрыт за гротеском поповьей пляски в рассказе «Верую!» или в ласковом прощении всего живого таёжным охотником из рассказа «Охота жить». А может быть, в блестящей анекдотичности «А по утру они проснулись» или вовсе в сказочной «До третьих петухов». Но чужому секрет не откроется. Вослед автору это можно лишь, единожды приняв и сделав своим, после разглядеть уже в собственной душе.
Тягу к сочинительству Шукшин почувствовал во время срочной службы на флоте. Потом уже, в бытность студентом режиссёрского отделения ВГИКа, сам Михаил Ромм посоветовал своему студенту послать рассказы сразу в несколько московских журналов. Столичная «Смена» в 1958 году первой опубликовала рассказ «Двое на телеге». А уже через пять лет вышла книга «Сельские жители».
Большинство произведений Шукшина написаны диалогами. Отсюда и особая их драматургичность, зримость. Сейчас «Живёт такой парень» или «Позови меня в даль светлую» назвали бы киноповестями. Шукшин был мастером речевых характеристик, но не злоупотреблял этим. Уже в ранних текстах видно, что автору важно, что говорится персонажами, поперёд того «как говорится». Персонажам не позволено просто болтать. Всякая реплика работает на сюжет, на смысл, на тему, отмечает ИА Regnum.
Шукшин не первым светил в дальние углы крестьянской избы, где прижимистый двадцатый век припрятал русскую совесть и русское же бесстыдство. Но Шукшин первым не отделил себя от своих персонажей. Каждый рассказ, пусть вовсе не от первого лица, но о себе в народе и народе в себе, без заигрываний с читателем, без лукавства. В этом и есть ключ к шукшинской прозе и шукшинскому кинематографу.
Не самый известный рассказ «Крепкий мужик» про тракториста, снесшего деревенскую церковь, раскрывает архаичный хаос русской души, с её вроде несовместными, однако спаянными воедино легкостью и основательностью, безголовостью и хитрованством, беспамятством и ощущением тока народной крови. И эта диалектика даёт толчок иррациональному движению сквозь темень, но не к свету, (это было бы слишком патетично для Шукшина), а просто «за добавкой». И верно, в чём смысл жизни русского человека, как ни в поиске смысла? Дорога и река — метафоры русскости.
Если отправной точкой для прозы Василия Шукшина, как ярчайшего представителя русского реализма, можно считать поиск смысла бытия, то двигателем сюжетов стал русский характер. Квинтессенцию его понимания Шукшин пытался заложить в романе «Я пришёл дать вам волю» о Степане Разине. Роман, на мой взгляд, неудачный, хотя тема Шукшину была не только по плечу, но и волновала его необычайно. Разин у Шукшина получился не столько отчаянный, сколько совестливый, богобоязливый, отрешённый от личного, словно бы призванный высшим разумом, который в ответе за всё происходящее. Такого Разина, чувствам которого сопереживаешь, ранее в русской и советской литературе не было. Но и такого Шукшина, не барина-заступника, а крестьянина-заступника, у русского читателя ещё не случалось.
За героями рассказов и повестей Шукшина высшие силы не стоят. Всё человеку приходится самому да самому. И где больше самого Шукшина-автора, в эпическом образе Степана Разина или в маленькой фигурке Алёши Бесконвойного, персонажа одноимённого рассказа? Мне видится, что в малом. От того и веришь автору: «Два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтоб люди прожили одинаково! (…) человек, помирая, в конце в самом, так вдруг захочет жить, так обнадеется, так возрадуется какому-нибудь лекарству!.. (…) Но точно так и палка любая: догорая, так вдруг вспыхнет, так озарится вся, такую выкинет шапку огня, что диву даешься: откуда такая последняя сила?» И вот и оно, вечное опасение русского человека: «Как все же: надо жалеть свою жизнь или нет? А вдруг да потом, в последний момент, как заорешь, что вовсе не так жил, не то делал?»
Перечитывал давеча шукшинскую прозу и обрадовался, что мир меняется не так скоро. Вышел со двора, огляделся, — всё на месте: и беды, и заботы. Как и не было этих пятидесяти лет. Люди просто другие, но и за них Шукшин уже заступился. Достаточно прочесть.
